Серо-желтая пыльная дорога, по которой уносятся с грохотом вдаль машины. Безоблачное - ярко-голубое небо. Белое солнце. Жара, испепеляющая, окунающая тело в зыбкое марево, в котором так легко не думать, что еда последний раз была позавчера, что бычки у дороги отдают въедшейся пылью, которую едва перебивают оставшиеся крохи табака, что уставший организм хочет глоток воды, пусть даже отдающей металлом и хлоркой, и так хочется заснуть в пятнистой тени невысокого деревца и не просыпаться... Нет!
Ты встаешь и идешь по трассе, впереди у тебя дорога, позади была дорога, но ты все еще веришь, что тебе есть куда вернуться.
/Пустой, холодный сентябрь, нет ни солнца, ни листьев, ни звезд - а значит - прежнего меня уже не будет, который продолжает жить, потому что хочет, а не потому что нужен, я не чую, не чую, не хочу чуять, на это почти получается закрывать глаза, но я не мо-гу. Хотя должен. Это "должен" вздергивает на ноги почище чуйки. но я почти, почти-почти-почти свободен от всех, кроме звездного неба да тропы под ногами, а это значит, что я должен, блять, выжить./
Иначе можно просто лечь и сдохнуть, а это - почему-то - означает предать тех, кого ты придерживаешь на краешке пропасти, хотя сам болтаешь в ней свободно ногами.
Ты просто не имеешь права.
И поэтому - ты подбираешь очередной бычок, сглатываешь металлическую слюну, поправляешь рюкзак, до упора затягивая разгрузку, и идешь вперед.
Ты должен вернуться - и ты вернешься, а мертвым, живым, выгоревшим...какая разница, пока ты держишь кого-то еще на самом краю, не давая упасть.
Еще шаг.
Еще один.
И когда машина все же притормаживает, ты скорее мертв, чем нет.
Поэтому ты не удивляешься.
Ты не удивляешься, приветствуя потрескавшимися губами, не удивляешься хорошей сигарете и привкусу табака, а не пыли и крови, к которым успел привыкнуть.
Ты спрашиваешь пересохшим, охрипшим голосом: "По М-18?"
И, получив утвердительный ответ, садишься в фуру.
Прохлада по всему телу, и, почти отключаясь, ты улыбаешься.
Под веками - чернота.