Тотемное животное хэдкраб
хотела кинуть картинку, чтобы дневничок не уехал в архивы, но нет, так мы не хотим.
повешу рассказец, что делать.
когда я умирал, ты протянула мне ладони. Я спросил: теперь смерти больше не будет?
а ты ответила - нет.
повернула белую тонкокостную длиннопалую кисть руки, и я всмотрелся в нее, будто в зеркало, и рухнул вниз, где толпились невесомые и шуршащие, гремящие сочленениями сороконожки и прочие твари.
я думал, они сожрут меня, но твое “нет” гремело в воздухе, ввинчивалось в уши, проходило сквозь хрупкое человеческое тело, отдавалось в костях, вибрировало под кожей - и они проходили сквозь меня, будто бы я сам стал теневым и невесомым, не тяжелее пушинки, не толще листа бумаги.
потом оно закончилось.
я рухнул на каменистую почву, лишь сейчас ощутив, как тверда земля подо мной.
рядом с тобой сидели два пса, молча всматриваясь вдаль. белый покосился на меня, облизнулся, ткнулся мокрым носом тебе в ладонь. ты рассеянно погладила его. черный сидел, как изваяние, и лишь приподнимающиеся бока выдавали жизнь.
ты подала мне ладонь, и я, внутренне содрогнувшись, принял ее. мне было страшно. было плохо. было. продолжало существовать. и я - я сам продолжал существовать, лежа в холодной мартовской грязи - и распростершись на каменистой туманной равнине, удерживая в пальцах небольшую холодную кисть.
псы чинно подошли обнюхать мое тело. ростом с теленка, белый лизнул меня в лицо, черный поскреб меня лапой и скульнул, зевнув, показав белые клыки, нежное розоватое нёбо и трепещущий язык.
ты отогнала псов, я встал на колени, затем перенес аккуратно вес на обе ноги и всмотрелся в твое лицо.
ты смотрела вниз. я не видел твоих глаз, но знал - ты возьмешь меня за ладонь и поведешь за собой в туман, холодный и мокрый…
но ты повторила: нет. - и резко толкнула меня вниз, отобрав ладонь.
я очнулся в мартовской снежной каше, в промокшей одежде и с резкой болью в районе плеча.
я смотрел вверх, хохотал как сумасшедший, а затем замолчал, встал на ноги, и побрел вверх по склону.
повешу рассказец, что делать.
когда я умирал, ты протянула мне ладони. Я спросил: теперь смерти больше не будет?
а ты ответила - нет.
повернула белую тонкокостную длиннопалую кисть руки, и я всмотрелся в нее, будто в зеркало, и рухнул вниз, где толпились невесомые и шуршащие, гремящие сочленениями сороконожки и прочие твари.
я думал, они сожрут меня, но твое “нет” гремело в воздухе, ввинчивалось в уши, проходило сквозь хрупкое человеческое тело, отдавалось в костях, вибрировало под кожей - и они проходили сквозь меня, будто бы я сам стал теневым и невесомым, не тяжелее пушинки, не толще листа бумаги.
потом оно закончилось.
я рухнул на каменистую почву, лишь сейчас ощутив, как тверда земля подо мной.
рядом с тобой сидели два пса, молча всматриваясь вдаль. белый покосился на меня, облизнулся, ткнулся мокрым носом тебе в ладонь. ты рассеянно погладила его. черный сидел, как изваяние, и лишь приподнимающиеся бока выдавали жизнь.
ты подала мне ладонь, и я, внутренне содрогнувшись, принял ее. мне было страшно. было плохо. было. продолжало существовать. и я - я сам продолжал существовать, лежа в холодной мартовской грязи - и распростершись на каменистой туманной равнине, удерживая в пальцах небольшую холодную кисть.
псы чинно подошли обнюхать мое тело. ростом с теленка, белый лизнул меня в лицо, черный поскреб меня лапой и скульнул, зевнув, показав белые клыки, нежное розоватое нёбо и трепещущий язык.
ты отогнала псов, я встал на колени, затем перенес аккуратно вес на обе ноги и всмотрелся в твое лицо.
ты смотрела вниз. я не видел твоих глаз, но знал - ты возьмешь меня за ладонь и поведешь за собой в туман, холодный и мокрый…
но ты повторила: нет. - и резко толкнула меня вниз, отобрав ладонь.
я очнулся в мартовской снежной каше, в промокшей одежде и с резкой болью в районе плеча.
я смотрел вверх, хохотал как сумасшедший, а затем замолчал, встал на ноги, и побрел вверх по склону.